Все публикации Все публикации автора
Московский дизайн Андрея Ефимова.
Петр Кудрявцев, Современный дом № 5–00, 2000
Архитектура зданий – только составляющая внешнего вида города. Ночное освещение, городская колористика, “зеленая” архитектура, дизайн пешеходных переходов и остановок транспорта – лишь малая часть того, что делает город единым организмом, связывая здания разных стилей и эпох.
Какого цвета Москва? Откуда в центре такое количество наружной рекламы? Как создавалась программа ночного освещения города? На эти и другие вопросы отвечает ведущий специалист по цвету в архитектуре, заведующий кафедрой дизайна МАрхИ Андрей Ефимов, проработавший четыре года на посту Главного художника Москвы.
Какова роль Главного художника в формировании города?
Андрей Ефимов: – На мой взгляд, город формируется из трех составляющих: градостроительства (дороги, транспорт, инженерные коммуникации), архитектуры (собственно здания и сооружения) и дизайна городской среды, который и является епархией Главного художника. Схема соответствует теории известного градостроителя Алексея Гутнова, который определял эти составляющие как каркас, ткань и плазму города.
А какими конкретно направлениями занимается Главный художник?
А.Е.: – Их семь, влияющих на облик города: цвет, свет, ландшафтный дизайн (мощение, “зеленая” архитектура, подпорные стенки), легковозводимые конструкции (павильоны и киоски), городской дизайн (мосты, ограждения, остановки общественного транспорта), произведения монументально-декоративного искусства и наружная реклама. По каждому направлению была предложена программа, и все они вошли в главу Генплана под названием “Эстетика городской среды”. Если обо мне и вспомнят потомки, то, вероятнее всего, именно как разработчика этого раздела. Ведь Генплан – в том числе и финансовый документ, а значит, что теперь на концептуальные разработки в сфере дизайна городской среды будут выделяться деньги из бюджета. А это вселяет надежду на ее улучшение.
Вероятно, цвет города больше всего занимал Ваше внимание как специалиста по колористике?
А.Е.: – Да, и основными задачами были осветление города – пока он у нас чумазый – и возвращение зданиям их исторической цветности. Реставрация цвета еще и очень информативна – она может многое рассказать об истории здания, ведь каждая эпоха красила город в свои цвета.
Когда появились первые теории городской колористики?
А.Е.: – Лев Антокольский в 1929 году предложил Моссовету три варианта плановой окраски Москвы – поясной, артериальный и районный. Это был первый колористический проект в градостроительстве, первая попытка цветового осмысления городской среды в масштабе города. До Антокольского эксперименты были в Милане начала XIX века и поселках под Берлином в начале XX, но они не были настолько масштабны и планомерны.
Говорят, что у каждого города есть свой исторически сложившийся цвет. Например, Санкт-Петербург – пастельных тонов, Париж – сероватых, Лондон – цвета красного кирпича. А какого цвета Москва?
А.Е.: – Один цвет, конечно, выделить нельзя. Можно говорить о цветовых общностях, группах. Цвета Москвы скорее близки к теплой части цветового спектра – оранжеватые, красноватые, желтоватые тона, в частности, охра. Такой выбор закономерен: традиция сложилась, во-первых, из-за особенностей природы и климата, ведь Москва – северный город, поэтому цвет у нас – дополнение к природной колористике. Во-вторых, из-за российских цветовых предпочтений и символики, так как желтый цвет напоминает золото, а золото – символ божественного начала. И в-третьих, охра делается из глины, а она лежит прямо под ногами, поэтому производить из нее краску всегда было просто и недорого. Так охра стала доминировать в цветовой палитре Москвы. Это отмечают и многие иностранцы, которым я показываю город. Французы добавляют, что Москва по-азиатски пестрая.
Какие еще цвета есть в московском спектре?
А.Е.: – Существовала традиция “нарышкинского барокко” – красный кирпич с белым декором. Такое сочетание можно назвать интернациональным, оно характерно и для Англии, и для севера континентальной Европы. Для русского классицизма были характерны пастельные тона: разбеленные зеленоватые, голубоватые, желтоватые, и в Москве эта традиция очевидна. Начало XX века принесло Москве модерн, ожививший цветовую гамму, а потом конструктивизм, который во главу угла ставил форму здания и отрицал цвет как средство ее выражения.
Вы согласны с такой формулой?
А.Е.: – Категорически нет. Цвет – свойство формы, что известно из органической природы. Если человек бледен, то он испытывает ужас, если его лицо покраснело – он возбужден. Даже бок яблока, повернутый к солнцу, становится красным. Цвет реагирует на среду, он выражение внутреннего содержания, и игнорировать его – значит отказываться от важного инструмента создания архитектурной формы.
На смену конструктивизму пришел сталинский ампир. Желтый цвет стал опять в почете?
А.Е.: – Сталинский ампир в каком-то смысле повторение русского классицизма. Его доминирующие цвета тоже желтые, но не столь живые, немного коричневатые, более глухие.
На что обращает внимание Главный художник при реставрации зданий?
А.Е.: – Прежде всего ищем исторические корни цвета. Стены здания зондируются, с помощью химического анализа исследуются красочные слои. Выясняется, каким был первоначальный цвет, как он изменялся. Один из моих аспирантов из Санкт-Петербурга выяснил, что Зимний дворец имел за свою историю 12 радикально отличных друг от друга цветовых версий. Таким, каким мы его видим сейчас, он раньше никогда не был. Когда Зимний штурмовали революционные матросы в 1917 году, он был целиком красным (под кирпич). Во времена Александра III была такая мода – полностью, вместе с деталями, красить здания в кирпичный цвет. А нам казалось, что он изначально голубоватый, с белыми и золотыми деталями. Эволюция цвета – очень интересная вещь. Сложность в том, что реставратору приходится выбирать из большого спектра исторических цветов. Надо с почтением отнестись к первоначальному цвету, но бездумно повторять его не стоит. Необходимо пристально рассмотреть окружение здания, сделать так, чтобы с помощью цвета мысль архитектора читалась так же ясно, как и в первый день после завершения строительства. Яркий пример – храм Василия Блаженного, построенный в XVI веке из кирпича, с куполами, покрытыми немецким белым луженым железом. В XVII веке мастера оштукатурили нижнюю часть и расписали ее растительным орнаментом. Потом позолотили маленький купол, на остальные же золота не хватило. Задумались: а чем бы это можно компенсировать? Решили изменить их форму и цвет – сделать кручеными, вьющимися, рельефными. Полвека назад, когда делали его реконструкцию, ввели еще новые цвета. А в 80-х даже добавили светящихся красок. Здание живет, впитывает в себя новое понимание цвета. Приходит другое поколение архитекторов и реставраторов, а с ними и своя эстетика цвета.
А в случае с новым зданием?
А.Е.: – Автор-архитектор сам предлагает цвет, хотя может спросить совета и у нас. Потом делается цветовой паспорт здания. Это документ, в котором описывается, каким должен быть цвет дома по международной цветовой системе Natural Сolour System. Раньше для обозначения цвета мы пользовались скудным атласом Крауклиса, который содержал около 100 цветов. Новая международная система предлагает 1750 оттенков, с ее помощью можно безошибочно зафиксировать исторический цвет реставрируемого здания и точно сформулировать цветовое решение архитектору нового дома. Мы начинаем осваивать культуру цвета.
В чем преимущества такой паспортной системы?
А.Е.: – Прежде всего, сознательно разработанный колористический паспорт приобщает к работе с цветом. Часто архитектор увлекается формой, забывая про цвет, который выбирается уже после того, как дом построен, в зависимости от наличия краски или материала на складе. А цвет – элемент архитектуры, он должен быть запрограммирован на этапе проектирования, создания компьютерной модели.
Сейчас появилась тенденция использовать палитру наиболее употребляемых в Москве цветов. В свое время мы проводили статистическое исследование для выяснения этих цветов. Работа была сделана в специализированной мастерской по колористике в Моспроекте-3 под руководством Татьяны Сергеевны Семеновой. Теперь их можно зафиксировать, чтобы заводы выпускали краску этих цветов в достаточном количестве. С одной стороны, такая система позволяет сделать цвет Москвы менее хаотичным. А с другой – творчество нельзя ограничивать рамками. Эволюция цвета должна продолжаться.
Почему архитектор не задумывается в достаточной мере над цветом здания?
А.Е.: – Это скорее вина неудачной системы проектирования и сложившейся архитектурной практики. Все зависит от домостроительного комбината или строителя, который может сказать, что такой краски у него нет и взамен предложить другую. И архитектору ничего не остается, как соглашаться на эти условия. Поэтому, как правило, наши новые районы по колористике хаотичны и невыразительны. Мы начали разрабатывать их цветовые концепции. Одна из последних – для Южного Бутово, для которого будут характерны разбеленные зеленоватые тона с желтоватыми и белыми акцентами. Я продолжу эту работу в ГлавАПУ, где мне, видимо, поручат курировать цветосветовую среду города.
Вообще, власть стала больше обращать внимание на цвет. Как-то, проезжая по центру Москвы, Юрий Лужков предложил разработать крупноплановые цветовые решения нескольких центральных улиц – Мясницкой, Новослободской и других. Этот факт обнадеживает.
А какова история знаменитой программы ночного освещения Москвы, за которую разработчики, в числе которых были и Вы, получили Государственную премию?
А.Е.: – В 1994 году силами одной из мастерских Моспроекта-2, с привлечением нашего ведущего в этой области специалиста Николая Ивановича Щепеткова, мы разработали концепцию освещения Москвы, состоявшую из сотен световых решений городских объектов. Вначале были освещены высотки, и москвичи сразу обратили внимание на силуэт города. Он ожил ночью, обрел новое эстетическое и утилитарное качество – в нем стало проще ориентироваться в темное время суток. Затем были освещены вокзалы и храмы, а за счет частных инвестиций – крупные магазины и банки. Три года назад в Моспроекте-3 была создана специальная мастерская, которая занимается исключительно вопросами освещения города.
Правда, парадокс заключается в новых зданиях, которые нам приходится освещать. Сегодня в Москве модны стилизации под архитектуру XIX века. Подобный стиль не совмещается с современной подсветкой, а свет должен органично войти в архитектуру здания. В новых спальных районах ситуация иная. После реализации одной из программ освещения нас обвинили в том, что, подсвечивая здания, мы разбиваем их архитектуру, их тектонику. При этом известный теоретик архитектуры Андрей Владимирович Иконников заметил, что как славно, что разбили эту тектонику новых районов, ведь там от скуки “мухи дохнут”. Даже от того, что в унылых современных зданиях неравномерно горят окна, уже чувствуется что-то человеческое. А если кое-где подсвечены фасады, есть световые доминанты – то район просто преображается.
Свет показывает архитектуру в разных состояниях. Да и сама архитектура должна быть разной, и с помощью света мы пытаемся превратить ее из статичной в динамичную.
Следующий пункт Вашей программы – ландшафтная архитектура.
А.Е.: – Здесь мы очень отстали от цивилизованного мира. В США на одного обычного архитектора приходится пять ландшафтных. У нас пока еще нет ландшафтной культуры, нет культуры газона, нет благоустроенных дворов, много пустырей. Однако в Москве уже существует ландшафтное зонирование (соотношение застроенной и открытой площади), которое является частью Генплана. В дополнение к нему мы предложили программу, включавшую создание новых зеленых комплексов, реконструкцию скверов и бульваров, мощение тротуаров, площадей и благоустройство дворов. Мэр стал обращать на это внимание – в прошлом году сильно распекал префектов за невыполнение программы, на которую почти не было выделено средств. А к программе по благоустройству дворов надо подходить профессионально и подкреплять ее материально. Дворы должны создаваться лицензированными фирмами, которые специализируются именно в этой области. Я предлагал ввести паспорт и на благоустройство территории у нового здания.
То есть архитектор должен включать в проект и ландшафтный дизайн территории вокруг здания?
А.Е.: – Считаю, что для того, чтобы получить разрешение на строительство, архитектор должен получить паспорта и на цветовое и световое решение здания, и на благоустройство территории вокруг. Эти документы реальнее всего смогли бы повлиять на общий вид города. Они связывают здания с городом, именно их выполнение, а не одиночные директивы чиновников, должно создавать городскую среду.
С ландшафтной архитектурой связан и городской дизайн, включающий внешний вид мостов, выходов из метро, оград, опор электроосвещения, пешеходных переходов. Очень интересные проектные предложения по дизайну третьего кольца сделала мастерская Александра Асадова. Остановки транспорта, опоры электроосвещения и другие элементы подразумевалось делать из тонких стальных конструкций, вантов и стекла в изящном, современном духе, который бы красиво контрастировал с массивной сталинской застройкой. Пока проект находится на стадии согласования, все, как обычно, упирается в деньги.
При Вас как Главном художнике началась эпопея со сносом киосков.
А.Е.: – Некоторые торговцы понимали, что если сделать хороший павильон из дорогих материалов с красивым освещением, то это и украсит город, и привлечет покупателей. Но таких было меньшинство. Многие киоски пришлось снести, особенно тонары – киоски на колесах, под которые подкладывали кирпичи и из мобильных они превращались в стационарные торговые точки. Мы устраивали целые рейды, в результате которых подсчитывали количество палаток и отмечали те, внешний вид которых был неудовлетворительным. На мой взгляд, для киосков или палаток, продающих табак, газеты, журналы, билеты на городской транспорт, можно придумать особый легкий и узнаваемый стиль. К тому же часто палатки, которые выглядят хорошо по отдельности, образуют разнобой вместе.
А как решается подобная проблема на Западе?
А.Е.: – В Париже весь центр обстроен кафе, которые как бы “приставлены” к зданиям. Они узкие, порой не больше трех метров, и идут вдоль фасада. Цвет – вишнево красный или синий, поэтому они всегда узнаваемы. Там можно купить газеты и продукты, пообедать или просто выпить чашку кофе.
За последнее время в Москве построено много памятников, вызвавших неодобрение москвичей. Есть ли система отбора проектов монументальных произведений на реализацию?
А.Е.: – Два года назад, на волне возмущения памятником Петру I Зураба Церетели, был принят закон о порядке проектирования и возведения в Москве произведений монументально-декоративного искусства. Система, которая в нем предложена, проста. В Московскую городскую думу подается заявка вместе с данными из Москомархитектуры и Комитета по культуре о местоположении и стоимости проекта, где ее рассматривает специальная комиссия. Если заявка принимается, объявляется конкурс, потом устраивается выставка работ и из трех лучших мэр выбирает победителя. Но практически все памятники, которые были возведены в Москве за последнее время, делались в обход закона. Следовать закону трудно, потому что на проведение конкурсов нужны большие средства, да и не всегда они выявляют лучшую работу.
На мой взгляд, нужно прекратить практику создания памятников исключительно личностям и перейти к более абстрактным, декоративным произведениям, имеющим эстетическую ценность. Это и парковые скульптуры, и фонтаны, и движущиеся конструкции. Конечно, они не влияют существенно на градостроительную структуру, как грандиозные памятники, но создают особую уютную городскую атмосферу.
Вероятно, реклама была самым сложным направлением Вашей деятельности?
А.Е.: – Реклама – это беда. Мы находимся на начальной стадии развития этой новой культуры. Сейчас рекламные конструкции заполонили город, все хотят иметь щиты на центральных улицах. Мне кажется, что рекламные фирмы с удовольствием повесили бы щит “Кока-колы” на Спасскую башню или Мавзолей, но, “к сожалению”, Кремль – памятник истории всемирного значения, хотя рекламные щиты подбираются все ближе к его стенам.
Как можно регулировать поток рекламы?
А.Е.: – Есть правила размещения рекламы, однако они не способны сдержать начальственный указ. Это и понятно – сильнейшее давление денег. Моя концепция была такова – в центральной части города ставим небольшую, сомасштабную человеку рекламу – “сити”-формат, 120х180 см. Щиты 3х6 м – в серединной части города. А на периферии и МКАД – реклама практически без ограничений размеров. Но на сегодня все фирмы, особенно западные, хотят иметь рекламу в центре. Сверху поступают директивные указания, поэтому Новый Арбат и Тверская кишат щитами и световыми вывесками разных размеров.
Необходимо определить рекламный потенциал пространства Москвы. Например, с этой площади можно получить такую-то прибыль, но без ущерба внешнему виду города. Профессионально выполненная реклама преображает порой унылый городской пейзаж. Но в любом случае она должна быть деликатной и не нарушать гармонию города. Центр Амстердама наполнен многочисленной рекламой, но она невелика по размерам и не оскорбляет масштаб и пластику старых построек.
Как, на Ваш взгляд, будет дальше развиваться дизайн городской среды Москвы?
А.Е.: – Дизайн московской городской среды станет успешно развиваться, если будет осознан как неотъемлемое направление градостроительства. И этим должен пристально заниматься архитектор-дизайнер на уровне города. Слово “художник” здесь неуместно.
Такое профессиональное разделение необходимо. Конечно, и в сельской больнице врач удалит зуб или сделает переливание крови. Но одновременно существуют исследовательские институты стоматологии, переливания крови, хирургии. Если дизайном городской среды не будут заниматься профессионально, город останется просто набором зданий, не связанных ни друг с другом, ни с человеком.
Какова роль Главного художника в формировании города?
Андрей Ефимов: – На мой взгляд, город формируется из трех составляющих: градостроительства (дороги, транспорт, инженерные коммуникации), архитектуры (собственно здания и сооружения) и дизайна городской среды, который и является епархией Главного художника. Схема соответствует теории известного градостроителя Алексея Гутнова, который определял эти составляющие как каркас, ткань и плазму города.
А какими конкретно направлениями занимается Главный художник?
А.Е.: – Их семь, влияющих на облик города: цвет, свет, ландшафтный дизайн (мощение, “зеленая” архитектура, подпорные стенки), легковозводимые конструкции (павильоны и киоски), городской дизайн (мосты, ограждения, остановки общественного транспорта), произведения монументально-декоративного искусства и наружная реклама. По каждому направлению была предложена программа, и все они вошли в главу Генплана под названием “Эстетика городской среды”. Если обо мне и вспомнят потомки, то, вероятнее всего, именно как разработчика этого раздела. Ведь Генплан – в том числе и финансовый документ, а значит, что теперь на концептуальные разработки в сфере дизайна городской среды будут выделяться деньги из бюджета. А это вселяет надежду на ее улучшение.
Вероятно, цвет города больше всего занимал Ваше внимание как специалиста по колористике?
А.Е.: – Да, и основными задачами были осветление города – пока он у нас чумазый – и возвращение зданиям их исторической цветности. Реставрация цвета еще и очень информативна – она может многое рассказать об истории здания, ведь каждая эпоха красила город в свои цвета.
Когда появились первые теории городской колористики?
А.Е.: – Лев Антокольский в 1929 году предложил Моссовету три варианта плановой окраски Москвы – поясной, артериальный и районный. Это был первый колористический проект в градостроительстве, первая попытка цветового осмысления городской среды в масштабе города. До Антокольского эксперименты были в Милане начала XIX века и поселках под Берлином в начале XX, но они не были настолько масштабны и планомерны.
Говорят, что у каждого города есть свой исторически сложившийся цвет. Например, Санкт-Петербург – пастельных тонов, Париж – сероватых, Лондон – цвета красного кирпича. А какого цвета Москва?
А.Е.: – Один цвет, конечно, выделить нельзя. Можно говорить о цветовых общностях, группах. Цвета Москвы скорее близки к теплой части цветового спектра – оранжеватые, красноватые, желтоватые тона, в частности, охра. Такой выбор закономерен: традиция сложилась, во-первых, из-за особенностей природы и климата, ведь Москва – северный город, поэтому цвет у нас – дополнение к природной колористике. Во-вторых, из-за российских цветовых предпочтений и символики, так как желтый цвет напоминает золото, а золото – символ божественного начала. И в-третьих, охра делается из глины, а она лежит прямо под ногами, поэтому производить из нее краску всегда было просто и недорого. Так охра стала доминировать в цветовой палитре Москвы. Это отмечают и многие иностранцы, которым я показываю город. Французы добавляют, что Москва по-азиатски пестрая.
Какие еще цвета есть в московском спектре?
А.Е.: – Существовала традиция “нарышкинского барокко” – красный кирпич с белым декором. Такое сочетание можно назвать интернациональным, оно характерно и для Англии, и для севера континентальной Европы. Для русского классицизма были характерны пастельные тона: разбеленные зеленоватые, голубоватые, желтоватые, и в Москве эта традиция очевидна. Начало XX века принесло Москве модерн, ожививший цветовую гамму, а потом конструктивизм, который во главу угла ставил форму здания и отрицал цвет как средство ее выражения.
Вы согласны с такой формулой?
А.Е.: – Категорически нет. Цвет – свойство формы, что известно из органической природы. Если человек бледен, то он испытывает ужас, если его лицо покраснело – он возбужден. Даже бок яблока, повернутый к солнцу, становится красным. Цвет реагирует на среду, он выражение внутреннего содержания, и игнорировать его – значит отказываться от важного инструмента создания архитектурной формы.
На смену конструктивизму пришел сталинский ампир. Желтый цвет стал опять в почете?
А.Е.: – Сталинский ампир в каком-то смысле повторение русского классицизма. Его доминирующие цвета тоже желтые, но не столь живые, немного коричневатые, более глухие.
На что обращает внимание Главный художник при реставрации зданий?
А.Е.: – Прежде всего ищем исторические корни цвета. Стены здания зондируются, с помощью химического анализа исследуются красочные слои. Выясняется, каким был первоначальный цвет, как он изменялся. Один из моих аспирантов из Санкт-Петербурга выяснил, что Зимний дворец имел за свою историю 12 радикально отличных друг от друга цветовых версий. Таким, каким мы его видим сейчас, он раньше никогда не был. Когда Зимний штурмовали революционные матросы в 1917 году, он был целиком красным (под кирпич). Во времена Александра III была такая мода – полностью, вместе с деталями, красить здания в кирпичный цвет. А нам казалось, что он изначально голубоватый, с белыми и золотыми деталями. Эволюция цвета – очень интересная вещь. Сложность в том, что реставратору приходится выбирать из большого спектра исторических цветов. Надо с почтением отнестись к первоначальному цвету, но бездумно повторять его не стоит. Необходимо пристально рассмотреть окружение здания, сделать так, чтобы с помощью цвета мысль архитектора читалась так же ясно, как и в первый день после завершения строительства. Яркий пример – храм Василия Блаженного, построенный в XVI веке из кирпича, с куполами, покрытыми немецким белым луженым железом. В XVII веке мастера оштукатурили нижнюю часть и расписали ее растительным орнаментом. Потом позолотили маленький купол, на остальные же золота не хватило. Задумались: а чем бы это можно компенсировать? Решили изменить их форму и цвет – сделать кручеными, вьющимися, рельефными. Полвека назад, когда делали его реконструкцию, ввели еще новые цвета. А в 80-х даже добавили светящихся красок. Здание живет, впитывает в себя новое понимание цвета. Приходит другое поколение архитекторов и реставраторов, а с ними и своя эстетика цвета.
А в случае с новым зданием?
А.Е.: – Автор-архитектор сам предлагает цвет, хотя может спросить совета и у нас. Потом делается цветовой паспорт здания. Это документ, в котором описывается, каким должен быть цвет дома по международной цветовой системе Natural Сolour System. Раньше для обозначения цвета мы пользовались скудным атласом Крауклиса, который содержал около 100 цветов. Новая международная система предлагает 1750 оттенков, с ее помощью можно безошибочно зафиксировать исторический цвет реставрируемого здания и точно сформулировать цветовое решение архитектору нового дома. Мы начинаем осваивать культуру цвета.
В чем преимущества такой паспортной системы?
А.Е.: – Прежде всего, сознательно разработанный колористический паспорт приобщает к работе с цветом. Часто архитектор увлекается формой, забывая про цвет, который выбирается уже после того, как дом построен, в зависимости от наличия краски или материала на складе. А цвет – элемент архитектуры, он должен быть запрограммирован на этапе проектирования, создания компьютерной модели.
Сейчас появилась тенденция использовать палитру наиболее употребляемых в Москве цветов. В свое время мы проводили статистическое исследование для выяснения этих цветов. Работа была сделана в специализированной мастерской по колористике в Моспроекте-3 под руководством Татьяны Сергеевны Семеновой. Теперь их можно зафиксировать, чтобы заводы выпускали краску этих цветов в достаточном количестве. С одной стороны, такая система позволяет сделать цвет Москвы менее хаотичным. А с другой – творчество нельзя ограничивать рамками. Эволюция цвета должна продолжаться.
Почему архитектор не задумывается в достаточной мере над цветом здания?
А.Е.: – Это скорее вина неудачной системы проектирования и сложившейся архитектурной практики. Все зависит от домостроительного комбината или строителя, который может сказать, что такой краски у него нет и взамен предложить другую. И архитектору ничего не остается, как соглашаться на эти условия. Поэтому, как правило, наши новые районы по колористике хаотичны и невыразительны. Мы начали разрабатывать их цветовые концепции. Одна из последних – для Южного Бутово, для которого будут характерны разбеленные зеленоватые тона с желтоватыми и белыми акцентами. Я продолжу эту работу в ГлавАПУ, где мне, видимо, поручат курировать цветосветовую среду города.
Вообще, власть стала больше обращать внимание на цвет. Как-то, проезжая по центру Москвы, Юрий Лужков предложил разработать крупноплановые цветовые решения нескольких центральных улиц – Мясницкой, Новослободской и других. Этот факт обнадеживает.
А какова история знаменитой программы ночного освещения Москвы, за которую разработчики, в числе которых были и Вы, получили Государственную премию?
А.Е.: – В 1994 году силами одной из мастерских Моспроекта-2, с привлечением нашего ведущего в этой области специалиста Николая Ивановича Щепеткова, мы разработали концепцию освещения Москвы, состоявшую из сотен световых решений городских объектов. Вначале были освещены высотки, и москвичи сразу обратили внимание на силуэт города. Он ожил ночью, обрел новое эстетическое и утилитарное качество – в нем стало проще ориентироваться в темное время суток. Затем были освещены вокзалы и храмы, а за счет частных инвестиций – крупные магазины и банки. Три года назад в Моспроекте-3 была создана специальная мастерская, которая занимается исключительно вопросами освещения города.
Правда, парадокс заключается в новых зданиях, которые нам приходится освещать. Сегодня в Москве модны стилизации под архитектуру XIX века. Подобный стиль не совмещается с современной подсветкой, а свет должен органично войти в архитектуру здания. В новых спальных районах ситуация иная. После реализации одной из программ освещения нас обвинили в том, что, подсвечивая здания, мы разбиваем их архитектуру, их тектонику. При этом известный теоретик архитектуры Андрей Владимирович Иконников заметил, что как славно, что разбили эту тектонику новых районов, ведь там от скуки “мухи дохнут”. Даже от того, что в унылых современных зданиях неравномерно горят окна, уже чувствуется что-то человеческое. А если кое-где подсвечены фасады, есть световые доминанты – то район просто преображается.
Свет показывает архитектуру в разных состояниях. Да и сама архитектура должна быть разной, и с помощью света мы пытаемся превратить ее из статичной в динамичную.
Следующий пункт Вашей программы – ландшафтная архитектура.
А.Е.: – Здесь мы очень отстали от цивилизованного мира. В США на одного обычного архитектора приходится пять ландшафтных. У нас пока еще нет ландшафтной культуры, нет культуры газона, нет благоустроенных дворов, много пустырей. Однако в Москве уже существует ландшафтное зонирование (соотношение застроенной и открытой площади), которое является частью Генплана. В дополнение к нему мы предложили программу, включавшую создание новых зеленых комплексов, реконструкцию скверов и бульваров, мощение тротуаров, площадей и благоустройство дворов. Мэр стал обращать на это внимание – в прошлом году сильно распекал префектов за невыполнение программы, на которую почти не было выделено средств. А к программе по благоустройству дворов надо подходить профессионально и подкреплять ее материально. Дворы должны создаваться лицензированными фирмами, которые специализируются именно в этой области. Я предлагал ввести паспорт и на благоустройство территории у нового здания.
То есть архитектор должен включать в проект и ландшафтный дизайн территории вокруг здания?
А.Е.: – Считаю, что для того, чтобы получить разрешение на строительство, архитектор должен получить паспорта и на цветовое и световое решение здания, и на благоустройство территории вокруг. Эти документы реальнее всего смогли бы повлиять на общий вид города. Они связывают здания с городом, именно их выполнение, а не одиночные директивы чиновников, должно создавать городскую среду.
С ландшафтной архитектурой связан и городской дизайн, включающий внешний вид мостов, выходов из метро, оград, опор электроосвещения, пешеходных переходов. Очень интересные проектные предложения по дизайну третьего кольца сделала мастерская Александра Асадова. Остановки транспорта, опоры электроосвещения и другие элементы подразумевалось делать из тонких стальных конструкций, вантов и стекла в изящном, современном духе, который бы красиво контрастировал с массивной сталинской застройкой. Пока проект находится на стадии согласования, все, как обычно, упирается в деньги.
При Вас как Главном художнике началась эпопея со сносом киосков.
А.Е.: – Некоторые торговцы понимали, что если сделать хороший павильон из дорогих материалов с красивым освещением, то это и украсит город, и привлечет покупателей. Но таких было меньшинство. Многие киоски пришлось снести, особенно тонары – киоски на колесах, под которые подкладывали кирпичи и из мобильных они превращались в стационарные торговые точки. Мы устраивали целые рейды, в результате которых подсчитывали количество палаток и отмечали те, внешний вид которых был неудовлетворительным. На мой взгляд, для киосков или палаток, продающих табак, газеты, журналы, билеты на городской транспорт, можно придумать особый легкий и узнаваемый стиль. К тому же часто палатки, которые выглядят хорошо по отдельности, образуют разнобой вместе.
А как решается подобная проблема на Западе?
А.Е.: – В Париже весь центр обстроен кафе, которые как бы “приставлены” к зданиям. Они узкие, порой не больше трех метров, и идут вдоль фасада. Цвет – вишнево красный или синий, поэтому они всегда узнаваемы. Там можно купить газеты и продукты, пообедать или просто выпить чашку кофе.
За последнее время в Москве построено много памятников, вызвавших неодобрение москвичей. Есть ли система отбора проектов монументальных произведений на реализацию?
А.Е.: – Два года назад, на волне возмущения памятником Петру I Зураба Церетели, был принят закон о порядке проектирования и возведения в Москве произведений монументально-декоративного искусства. Система, которая в нем предложена, проста. В Московскую городскую думу подается заявка вместе с данными из Москомархитектуры и Комитета по культуре о местоположении и стоимости проекта, где ее рассматривает специальная комиссия. Если заявка принимается, объявляется конкурс, потом устраивается выставка работ и из трех лучших мэр выбирает победителя. Но практически все памятники, которые были возведены в Москве за последнее время, делались в обход закона. Следовать закону трудно, потому что на проведение конкурсов нужны большие средства, да и не всегда они выявляют лучшую работу.
На мой взгляд, нужно прекратить практику создания памятников исключительно личностям и перейти к более абстрактным, декоративным произведениям, имеющим эстетическую ценность. Это и парковые скульптуры, и фонтаны, и движущиеся конструкции. Конечно, они не влияют существенно на градостроительную структуру, как грандиозные памятники, но создают особую уютную городскую атмосферу.
Вероятно, реклама была самым сложным направлением Вашей деятельности?
А.Е.: – Реклама – это беда. Мы находимся на начальной стадии развития этой новой культуры. Сейчас рекламные конструкции заполонили город, все хотят иметь щиты на центральных улицах. Мне кажется, что рекламные фирмы с удовольствием повесили бы щит “Кока-колы” на Спасскую башню или Мавзолей, но, “к сожалению”, Кремль – памятник истории всемирного значения, хотя рекламные щиты подбираются все ближе к его стенам.
Как можно регулировать поток рекламы?
А.Е.: – Есть правила размещения рекламы, однако они не способны сдержать начальственный указ. Это и понятно – сильнейшее давление денег. Моя концепция была такова – в центральной части города ставим небольшую, сомасштабную человеку рекламу – “сити”-формат, 120х180 см. Щиты 3х6 м – в серединной части города. А на периферии и МКАД – реклама практически без ограничений размеров. Но на сегодня все фирмы, особенно западные, хотят иметь рекламу в центре. Сверху поступают директивные указания, поэтому Новый Арбат и Тверская кишат щитами и световыми вывесками разных размеров.
Необходимо определить рекламный потенциал пространства Москвы. Например, с этой площади можно получить такую-то прибыль, но без ущерба внешнему виду города. Профессионально выполненная реклама преображает порой унылый городской пейзаж. Но в любом случае она должна быть деликатной и не нарушать гармонию города. Центр Амстердама наполнен многочисленной рекламой, но она невелика по размерам и не оскорбляет масштаб и пластику старых построек.
Как, на Ваш взгляд, будет дальше развиваться дизайн городской среды Москвы?
А.Е.: – Дизайн московской городской среды станет успешно развиваться, если будет осознан как неотъемлемое направление градостроительства. И этим должен пристально заниматься архитектор-дизайнер на уровне города. Слово “художник” здесь неуместно.
Такое профессиональное разделение необходимо. Конечно, и в сельской больнице врач удалит зуб или сделает переливание крови. Но одновременно существуют исследовательские институты стоматологии, переливания крови, хирургии. Если дизайном городской среды не будут заниматься профессионально, город останется просто набором зданий, не связанных ни друг с другом, ни с человеком.
