Все публикации Все публикации автора
Теория и практика Грэга Линна.
Петр Кудрявцев, Современный дом, 2005
Сегодня компьютерное генерирование форм стало рутинной работой для многих архитекторов. Но ее результат во многом зависит от степени вовлеченности искусственного разума в творческий процесс. Одни позволяют ему многое, и тот, почувствовав свободу, рождает в виртуальном пространстве сложные многоуровневые образы. Другие используют его как покорного исполнителя человеческой воли, выполняющего лишь тысячную долю того, на что он способен. Выбор всегда за человеком. Американский архитектор Грэг Линн свой выбор уже сделал. Именно об этом он рассказал на лекции в ЦДА, организованной школой-студией “ЭДАС” Владислава Кирпичева.
Тысячи журнальных страниц, гигабайты информации в Интернете, многочасовые видеофильмы — сегодня о дигитальной архитектуре знают почти все. Многие говорят, что все это просто игры в цифровые технологии и создание причудливых форм. Но Линн видит причину подобного заблуждения в том, что архитекторы относятся к компьютеру слишком легкомысленно и воспринимают его только как инструмент. Линн первым сделал компьютер своим партнером, доверив ему многие этапы проектирования, чем взбудоражил упитанный модернистский истеблишмент, уже давно почивающий на лаврах Ле Корбюзье и Миса ван дер Роэ.
Тысячи лет архитекторы формировали воображаемое пространство, в котором их талант и фантазия рождали новые объекты. Их переносили на папирус или бумагу и воплощали в камне, дереве или глине. Сейчас, с появлением компьютера, это воображаемое пространство фактически стало осязаемым. Чем дольше будут сосуществовать человеческий разум и искусственный интеллект, тем интенсивнее эти два мира — компьютерный и фантазийный — будут образовывать единое информационное поле, со своими законами и логикой существования. Этот процесс невозможно остановить, но необходимо систематизировать. Поэтому Линн постоянно говорит, что виртуальная реальность стала областью изучения архитекторов ровно тогда, когда они начали рисовать.
И не только рисовать. Архитектор становится интегратором, связующим звеном всего со всем, универсальным специалистом во многих областях человеческих знаний. Новые возможности для него открываются и за пределами традиционного понимания профессии. Иногда достаточно набрать слово в поисковой системе Интернета, сделать пару телефонных звонков, и оказывается, что ограниченные возможности производителей строительных материалов могут быть компенсированы использованием хай-тек-технологий в других сферах.
Кто же такой Грэг Линн? Сумасшедший профессор или гениальный изобретатель, подобно Леонардо и другим великим мастерам прошлого, способный одинаково хорошо разбираться в естественных и гуманитарных науках, одновременно обладая удивительным художественном вкусом и фантазией?
Возможно, и то и другое. Он получил архитектурное и философское образование, написал шесть книг и является профессором нескольких университетов, которые стали экспериментальной лабораторией для его идей. Именно на базе учебного заведения сегодня можно заниматься новейшей архитектурной теорией, отрабатывать различные сценарии развития профессии, моделировать, симулировать ситуации, чтобы быть наиболее подготовленным для практического строительства.
Кто же такой Грэг Линн? Сумасшедший профессор или гениальный изобретатель, подобно Леонардо и другим великим мастерам прошлого, способный одинаково хорошо разбираться в естественных и гуманитарных науках, одновременно обладая удивительным художественном вкусом и фантазией?
Возможно, и то и другое. Он получил архитектурное и философское образование, написал шесть книг и является профессором нескольких университетов, которые стали экспериментальной лабораторией для его идей. Именно на базе учебного заведения сегодня можно заниматься новейшей архитектурной теорией, отрабатывать различные сценарии развития профессии, моделировать, симулировать ситуации, чтобы быть наиболее подготовленным для практического строительства.
Когда предварительные результаты исследований сформулированы, Линн представляет их на суд своих студентов — самых лучших критиков и наиболее конструктивных сподвижников. Именно таким образом появились знаменитые дома-эмбрионы и были опробованы принципы их создания, такие, как blebs, teeth, flowers, isoparm apertures, structural matrices, intricate texture, inflections and gastrulations. Эти восемь принципов — формальные, геометрические, морфологические аспекты, которые стали основой многих последующих проектов Линна.
В каком-то смысле он использует студентов, а они используют его опыт и знания. Как настоящий педагог, Линн воспитывает учеников, которые идут дальше него. Он учит их формулировать вопросы, на которые сам уже вряд ли найдет ответ, но им, спустя десятилетия, это удастся сделать. И пока в практической архитектуре основную роль играет стиль, только такая стратегия обучения может сломать профессиональные стереотипы.
В 2000 году на VII Венецианской биеннале посетители павильона США смогли сами это увидеть: вместе со своим коллегой и конкурентом Хани Рашидом, а также 25 американскими студентами Линн проводил многодневный семинар. Ряды столов с новейшими компьютерами, традиционная суета архитектурного бюро перед сдачей проекта и табуированное слово “невозможно”. Для биеннале это было в новинку — обычно страны показывают последние достижения строительной индустрии или оригинальные архитектурные инсталляции. Но в данном случае куратор из США Макс Холляйн представил процесс, а не результат, тем самым стратегически опередив другие национальные павильоны. Он показал, что только обучение и коллективная работа смогут раздвинуть границы архитектуры. Недаром четыре года спустя Евгений Асс повез 90 молодых архитекторов и студентов на IX Венецианскую биеннале, собираясь провести серию занятий, модераторами которых станут ведущие западные мастера.
Линн передает страсть к познанию вещей, которые многие не могут даже себе представить. Поэтому его клиенты — самые экстравагантные люди в мире. Когда, наконец, они делают заказ, для Линна начинается интереснейший этап — он ступает на промежуточное поле между теорией и практикой. Это вызов его универсальному разуму и “интеллекту” десятков суперсовременных компьютеров в его офисе.
Результат его работы никого не оставляет равнодушным. Одни кривят губы в снисходительной улыбке, другие с придыханием исследуют каждый изгиб причудливого объема. Многие критики Линна и других новаторов дигитальной архитектуры утверждают, что подобные поиски совершенной формы бессмысленны, ведь по-настоящему прекрасно лишь то, что естественно. Действительно, ничто не может сравниться с красотой цветка или горного хребта. Но если человек — это порождение природы, тогда и созданные им произведения — следствие ее эволюции. Возможно, поэтому многие архитектурные шедевры последних десятилетий напоминают живые организмы.
И Линн продолжает эволюцию формообразования, не составляя в различные комбинации уже существующие геометрические фигуры, а пытаясь отыскать новые законы построения формы. Его фирма Greg Lynn FORM была образована в 1994 году в Хобокен, Нью-Джерси, а в 1998 году переехала в Венис, Калифорнию. Переезд был не случаен — именно в Южной Калифорнии расположены офисы ведущих производителей самолетов и автомобилей, а также самые крупные киностудии. Теперь в бюро Линна можно встретить инженеров концепт-каров, дизайнеров спецэффектов к фильмам, а также известных художников и скульпторов, проживающих в богатых пригородах Лос-Анджелеса. Общаясь с ними, Линн находит новые направления для своих исследований. В 1999 году он был одним из первых, кто приобрел собственный компьютеризированный станок, позволяющий вырезать макеты и мебель самых причудливых форм из цельных кусков пластика, дерева, алюминия и других, более экзотических материалов.
Журнал “Тайм” включил Линна в список “100 новаторов нового века”. Но архитектурные звезды первой величины публично относятся к нему со снисхождением, хотя в душе и завидуют. Они знают — он живет в будущем, и за ним не угнаться. Кто-то пытается копировать его эстетику, но это лишь поверхностные цитаты, которых, однако, становится все больше и больше. С этого мы и начали интервью с Линном после лекции в ЦДА.
Вы генерируете невероятное количество идей и делаете немало открытий, которые используют в своей работе многие известные архитекторы. Не обидно? И все же вы практик или исследователь, для которого реализация проекта стоит на втором месте?
Грэг Линн: — Архитекторы, которых я глубоко уважаю — Фрэнк Ллойд Райт, Ле Корбюзье, Мис ван дер Роэ, создали очень серьезную теоретическую базу и при этом разработали множество практических приемов проектирования. Скажем, все прекрасно знают “пять принципов современной архитектуры” Ле Корбюзье или концепцию “домов прерий” Райта. Другое поколение мастеров, к которому относятся Питер Айзенман, Рэм Кулхаас, Бернар Чуми, Фрэнк Гэри, стали известны, прежде всего, благодаря своим теоретическим исследованиям и новым эстетическим принципам и уже потом занялись “серьезным” строительством. Мне всегда хотелось сделать такую же карьеру. Например, работа на проектом Корейской пресвитерианской церкви в Нью-Йорке подразумевала множество компромиссов: бюджет был невелик, здание — достаточно большим, сроки — ограниченными. Все спрашивали: “Это и есть кульминация теоретической деятельности Линна”? Мне приходилось отвечать, что, во-первых, я не доработал свою теорию до конца, и, во-вторых, если бы я построил еще несколько подобных зданий, то ничем не отличался бы от MVRDV и других бюро. И тогда я решил, что в дальнейшем откажусь от заказов, в которых нужно идти на серьезные компромиссы, стану очень высоко держать планку качества и в основу работы всегда буду закладывать оригинальные идеи. Поэтому если меня кто-то копирует — это очень хорошо, значит, стоит продолжать поиски. Я убежден, что все мои проекты полемичны и интересны с теоретической точки зрения. Хотя это серьезно и уменьшает мои возможности как практикующего архитектора.
Вы производите на свет идеи, которые в руках других архитекторов превращаются в брэнды, иными словами, они копируют лишь форму, поверхностный слой, а не принцип создания. Правильно ли я понял, что чем больше появляется таких подделок, тем проще вам придумывать что-то радикально новое?
Г. Л.: — Верно. Мастера, которые являются авторитетными для меня, создали свои наиболее яркие произведения, когда им было уже за пятьдесят. Молодым очень сложно идти на компромиссы и впоследствии строить выдающиеся здания. Знаете, я нахожусь в достаточно щекотливом положении — мне не хотелось бы иметь столь серьезную репутацию теоретика, хотя таковых в настоящее время в архитектуре и немного. Сегодня мне приходится конкурировать с такими именитыми мастерами, как Даниэль Либескинд, Рэм Кулхаас, Заха Хадид, Вольф Прикс, и это при том, что мне всего лишь 39, а свою самую масштабную работу — конкурсный проект Всемирного торгового центра — я сделал в 38. Мне сложно их обойти и получить заказ, однако благодаря своим теоретических исследованиям я включен в “круг избранных”. Часто моим прямым соперником в конкурсах выступает Бен ван Беркель из UN Studio, который на пять лет меня старше. Теперь практическим проектированием решили заняться и Foreign Office Architects, так же как в свое время поступили Жак Херцог и Пьер де Мерон. Я внимательно слежу за развитием карьеры своих конкурентов.
Свою лекцию в ЦДА вы начали с определения красоты. Но облик ваших зданий серьезно отличается от эстетики проектов московских архитекторов, присутствовавших в зале. Вы экспериментируете с формой и на ее основе пытаетесь сформулировать новые эстетические принципы?
Г. Л.: — Эстетика не главное. Однако в сфере архитектуры, которой занимаюсь я, тему красоты в последнее время пытаются избегать. Именно поэтому я решил сфокусироваться на ней. Скажем, Бен ван Беркель не станет обсуждать с вами, красив его проект или нет, а один из наиболее радикальных представителей нашего направления, Ларс Спайбрук, намеренно делает свои проекты шокирующими, отталкивающими. И чтобы избежать подобного, кто-то должен попытаться ответить на вопрос, что же такое красота. Мне хотелось бы уйти не только от копирования, но и от диктата компьютера в проектировании, от стереотипов формы, которые навязывают программы.
Сегодня компьютер может во многом определить облик зданий, хотя такие известные архитекторы, как Гэри или Прикс, считают его лишь инструментом. Мне кажется, они лукавят. Зачастую, как вы и показали в своей лекции, даже ошибка программы может привести к созданию необычной формы. Как сосуществуют сегодня человеческий разум и компьютерный интеллект?
Г. Л.: — Для меня компьютер — это медиум, посредник между виртуальным и реальным миром. А у Прикса совсем другой подход. Гэри использует некоторые аспекты компьютера как медиума. Они создают макеты, рисуют эскизы, пользуются иными средствами. Из этого поколения известных архитекторов никто не работает с компьютером так, как это делаю я, Хани Рашид или, скажем, Спайбрук.
Почему вы назвали свое бюро Greg Lynn Form (“Грэг Линн Форма”), ведь форма — это лишь результат сложных цифровых экспериментов?
Г. Л.: — Когда в среде архитекторов появился компьютер, никто не знал, как его можно использовать. В первом своем проекте с его помощью я попробовал смоделировать ситуацию в городском районе: подсчитал количество пешеходов и направления людских потоков, измерил интенсивность автомобильного движения и т.д. Компьютер автоматически создал форму, отвечающую всем этим условиям. Пришлось анализировать статистические данные, чтобы оправдать ее рациональность и эффективность. Я пошел таким путем лишь потому, что не понимал всех возможностей компьютера. И впоследствии целое поколение архитекторов, в том числе и некоторые из моих бывших учеников, просто не могли объяснить происхождение созданной ими формы, а лишь постфактум подтверждали ее некими данными. И поэтому я открыл свой офис, назвал его Greg Lynn Form и заставляю себя оправдывать свои проектные решения с точки зрения формализма. Конечно же, мне не хотелось называть бюро “Грэг Линн Статистика“ или “Грэг Линн Аналитика”. В истории архитектуры не было ни одного хорошего здания, которое было бы определено лишь функцией или, скажем, уважительным отношением к контексту. Несомненно, это важные аспекты, но, в конце концов, есть формальный прием, который становится определяющим для здания. Так же как и частный дом Мельникова — он великолепен не только из-за того, что функционален, но и потому, что его неординарная форма функциональна и контекстуальна.
Ваши проекты подразумевают сложные строительные решения. Каким образом вы ищете технологии для их реализации?
Г. Л.: — Обычно я проектирую, уже представляя себе пути воплощения идеи. На стадии концепции нахожу производителя, как это было, например, при изготовлении изогнутых стальных листов для реконструкции дома “Кляйбург”. Выясняю у него все детали: сколько стоят необходимые конструкции, как вырабатываются, какое компьютерное обеспечение при этом потребуется. Все это закладывается в проект. Редко когда приходится начинать свой поиск с нуля — в большинстве случаев я уже знаю две-три компании, которым можно доверять. Обычно имею дело с фирмами, изготавливающими традиционные строительные материалы, но иногда обращаюсь и к производителям автомобилей и самолетов.
В США, Голландии, Испании и некоторых других европейских странах прогресс в строительной индустрии уже давно обогнал архитектуру. Скажем, если вы будете использовать компьютерные программы, которые применяют поставщики материалов, вы не только сэкономите время и средства, но и сможете сами создавать детали различных форм. Например, для Корейской пресвитерианской церкви мы сделали рабочие чертежи всех стальных элементов, потратив на это столько же времени, сколько и на оставшийся процесс проектирования. Кстати, производители зачастую выполняют многие функции, которые им передает архитектор. Я бы сказал, что технологизация архитектурного процесса отстает от строительной индустрии как минимум на 30 лет.
Когда я только начал заниматься компьютерным проектированием, первым желанием было найти станок, способный делать формы размером со здание. Сегодня крайне сложно придумать некий элемент, который ведущие производители не смогли бы изготовить. И если появится программа проектирования, которая позволит иначе посмотреть на производство материалов, это станет настоящим прорывом. Чем-то подобным занимаемся Гэри и я — не разработкой новых технологий, а нахождением наиболее эффективной схемы взаимодействия архитектора и строительной индустрии.
Насколько важно современному архитектору иметь способности к прогнозированию, предсказанию будущего?
Г. Л.: — Я часто шутил, что все мои клиенты немного сумасшедшие. Обычно они приходят и говорят: “Спроектируй нам такую же странную штуку, какую мы видели в журнале”. И я понял, что у большинства из них, в том числе и у заказчиков проектов Всемирного торгового центра, Корейской пресвитерианской церкви или реконструкции жилого дома “Кляйбург” в Голландии, одна проблема — они ищут новый визуальный образ, но не знают, каким он должен быть. Именно такие заказчики нужны мне и моим коллегам. Не думаю, что это связано с предсказанием будущего, но уверен, что желающие новизны всегда будут приходить к тем, кто находится в авангарде и постоянно экспериментирует. Ведь мы можем найти ответ на их вопросы.
Занимаетесь ли вы проектированием частных жилищ, продолжая тему знаменитых “домов-эмбрионов”?
Г. Л.: — Сейчас мы занимаемся подготовкой к выпуску фабрично изготовленных загородных домов, которые являются логическим продолжением этой идеи. Постройки представляют собой наборы элементов разных размеров и форм из разноцветного пластика, с фактически бесконечным количеством вариаций их составления. Но это скорее изобразительное искусство, чем архитектура. Такие дома предназначены для тех, кто хочет выразить свое отношение к современному искусству. И среди них встречаются не только меценаты и коллекционеры. Я бы сказал, что это люди, которые ездят на Toyota Prius или используют компьютеры Apple, иными словами, те, кто предпочитают интересные объекты.
У вас есть свое определение эволюции?
Г. Л.: — Не сказал бы, хотя… Возьмем разработанный мной сервиз для Алесси. Вначале я спроектировал нечто очень простое, а потом трансформировал это с помощью компьютера в несколько разных объектов. Так как я начинаю с наиболее примитивного, мне удается реализовать идею и сделать всю коллекцию в едином стиле. Эволюция для меня — это создание своего рода новой “коллекции”, ряда объектов, объединенных в одну семью, но различных по типу и функции. Идея эволюции возникла в тот момент, когда мыслители прошлого перестали искать идеального человека и осознали, что существуют виды живых организмов, основанные на своей коллективной идентичности, а не на одном совершенном представителе. В смысле “определения видов” я постоянно использую термин “эволюция”. Однако в отличие, скажем, от Маркуса Новака это проектные решения, а не установка неких базовых параметров и фильтрация их до получения какого-либо объединяющего их закона или критерия.
Ваши проекты словно галлюцинации, порождения иного мира, не поддающиеся простому восприятию. Я даже предположил бы, что именно в подобные объемы превращаются прямоугольные модернистские здания после приема галлюциногенов. С такими формами и связано психоделическое движение, основанное на воздействии психотропных веществ на человеческое сознание.
Г. Л.: — Как-то раз я сообщил писателю Джеффри Кипнису, что собираюсь разделить свое бюро на две части: одна займется архитектурой, другая — дизайном интерьеров. И он предложил мне назвать новую фирму Greg Lynn Feel (“Грег Линн Чувство”). Действительно, я интересуюсь чувственным восприятием здания даже больше, чем архитектурной теорией. Думаю, что различные чувственные опыты находятся в области моих исследований, и было бы неплохо каким-либо образом их систематизировать. Но я говорю не о так называемых интерактивных зданиях, части которых движутся, реагируют на звуки или прикосновения. Речь идет о постройках, дающих интересный пространственный опыт с помощью обычных характеристик, скажем, цвета или текстуры материала. Моя жена очень много об этом пишет. Первый раз, когда я использовал цвет как важную составляющую проекта, она заявила, что это попросту угробило первоначальную идею. И мы начали серьезно изучать этот вопрос.
Мне не хочется, чтобы мою архитектуру ассоциировали с психоделиками — у них уже есть своя эстетика, например, картины Питера Макса. Один из моих близких друзей в Лос-Анджелесе занимается спецэффектами для голливудских блокбастеров. Он, как и почти весь круг его знакомых, “фундаментально психоделичен”. Как и музыкантов, использующих различные галлюциногены для стимулирования творчества, их объединяет психоделическая эстетика. Но это совсем не тот путь, по которому я хочу идти. Они принимают наркотики, чтобы получить новый чувственный опыт. А я для достижения той же цели проектирую здания.
Линн занимается таким количеством дел одновременно, что кажется, будто у него несколько двойников, которые путешествуют по миру, читают лекции, оформляют выставки и строят здания. Один преподает в Йельском университете, UCLA в Лос-Анджелесе, ЕTH в Цюрихе. Второй совершает турне с лекциями по Европе, собирая полные залы почитателей и провоцируя недовольное ворчанье консерваторов старой школы. Третий курирует работу офиса в Венис и обсуждает проекты с клиентами в Пуэрто-Рико, Франкфурте-на-Майне и Амстердаме.
Мне кажется, я беседовал с настоящим Грэгом Линном. Он был очень правдоподобным: неброская, совсем не “звездная” одежда, копна абсолютно неуправляемых волос и голос — вкрадчивый и глубокий, абсолютно не подходящий для выступлений перед большой аудиторией. Его манера речи настолько проста, а взгляд подкупающе доброжелателен, что кажется, будто Линн никогда и не был в тех параллельных мирах, куда его заносят архитектурные исследования. Но глаза его выдают — в них мудрость будущих веков. И даже когда он по-детски смущается от комплиментов, в его глазах читается: “Честно говоря, мне все равно”. Наверное поэтому он идет своим путем, жертвуя блестящей карьерой практикующего архитектора, переживая за то, что результаты его поисков не столь эстетически красивы, как того хотелось бы. Но если ему уже удалось совершить компьютерную “бархатную революцию” в архитектуре, то боюсь даже предположить, что он сделает лет через десять. Но мы с тобой, Грэг, и будем следить за каждым твоим шагом.
В каком-то смысле он использует студентов, а они используют его опыт и знания. Как настоящий педагог, Линн воспитывает учеников, которые идут дальше него. Он учит их формулировать вопросы, на которые сам уже вряд ли найдет ответ, но им, спустя десятилетия, это удастся сделать. И пока в практической архитектуре основную роль играет стиль, только такая стратегия обучения может сломать профессиональные стереотипы.
В 2000 году на VII Венецианской биеннале посетители павильона США смогли сами это увидеть: вместе со своим коллегой и конкурентом Хани Рашидом, а также 25 американскими студентами Линн проводил многодневный семинар. Ряды столов с новейшими компьютерами, традиционная суета архитектурного бюро перед сдачей проекта и табуированное слово “невозможно”. Для биеннале это было в новинку — обычно страны показывают последние достижения строительной индустрии или оригинальные архитектурные инсталляции. Но в данном случае куратор из США Макс Холляйн представил процесс, а не результат, тем самым стратегически опередив другие национальные павильоны. Он показал, что только обучение и коллективная работа смогут раздвинуть границы архитектуры. Недаром четыре года спустя Евгений Асс повез 90 молодых архитекторов и студентов на IX Венецианскую биеннале, собираясь провести серию занятий, модераторами которых станут ведущие западные мастера.
Линн передает страсть к познанию вещей, которые многие не могут даже себе представить. Поэтому его клиенты — самые экстравагантные люди в мире. Когда, наконец, они делают заказ, для Линна начинается интереснейший этап — он ступает на промежуточное поле между теорией и практикой. Это вызов его универсальному разуму и “интеллекту” десятков суперсовременных компьютеров в его офисе.
Результат его работы никого не оставляет равнодушным. Одни кривят губы в снисходительной улыбке, другие с придыханием исследуют каждый изгиб причудливого объема. Многие критики Линна и других новаторов дигитальной архитектуры утверждают, что подобные поиски совершенной формы бессмысленны, ведь по-настоящему прекрасно лишь то, что естественно. Действительно, ничто не может сравниться с красотой цветка или горного хребта. Но если человек — это порождение природы, тогда и созданные им произведения — следствие ее эволюции. Возможно, поэтому многие архитектурные шедевры последних десятилетий напоминают живые организмы.
И Линн продолжает эволюцию формообразования, не составляя в различные комбинации уже существующие геометрические фигуры, а пытаясь отыскать новые законы построения формы. Его фирма Greg Lynn FORM была образована в 1994 году в Хобокен, Нью-Джерси, а в 1998 году переехала в Венис, Калифорнию. Переезд был не случаен — именно в Южной Калифорнии расположены офисы ведущих производителей самолетов и автомобилей, а также самые крупные киностудии. Теперь в бюро Линна можно встретить инженеров концепт-каров, дизайнеров спецэффектов к фильмам, а также известных художников и скульпторов, проживающих в богатых пригородах Лос-Анджелеса. Общаясь с ними, Линн находит новые направления для своих исследований. В 1999 году он был одним из первых, кто приобрел собственный компьютеризированный станок, позволяющий вырезать макеты и мебель самых причудливых форм из цельных кусков пластика, дерева, алюминия и других, более экзотических материалов.
Журнал “Тайм” включил Линна в список “100 новаторов нового века”. Но архитектурные звезды первой величины публично относятся к нему со снисхождением, хотя в душе и завидуют. Они знают — он живет в будущем, и за ним не угнаться. Кто-то пытается копировать его эстетику, но это лишь поверхностные цитаты, которых, однако, становится все больше и больше. С этого мы и начали интервью с Линном после лекции в ЦДА.
Вы генерируете невероятное количество идей и делаете немало открытий, которые используют в своей работе многие известные архитекторы. Не обидно? И все же вы практик или исследователь, для которого реализация проекта стоит на втором месте?
Грэг Линн: — Архитекторы, которых я глубоко уважаю — Фрэнк Ллойд Райт, Ле Корбюзье, Мис ван дер Роэ, создали очень серьезную теоретическую базу и при этом разработали множество практических приемов проектирования. Скажем, все прекрасно знают “пять принципов современной архитектуры” Ле Корбюзье или концепцию “домов прерий” Райта. Другое поколение мастеров, к которому относятся Питер Айзенман, Рэм Кулхаас, Бернар Чуми, Фрэнк Гэри, стали известны, прежде всего, благодаря своим теоретическим исследованиям и новым эстетическим принципам и уже потом занялись “серьезным” строительством. Мне всегда хотелось сделать такую же карьеру. Например, работа на проектом Корейской пресвитерианской церкви в Нью-Йорке подразумевала множество компромиссов: бюджет был невелик, здание — достаточно большим, сроки — ограниченными. Все спрашивали: “Это и есть кульминация теоретической деятельности Линна”? Мне приходилось отвечать, что, во-первых, я не доработал свою теорию до конца, и, во-вторых, если бы я построил еще несколько подобных зданий, то ничем не отличался бы от MVRDV и других бюро. И тогда я решил, что в дальнейшем откажусь от заказов, в которых нужно идти на серьезные компромиссы, стану очень высоко держать планку качества и в основу работы всегда буду закладывать оригинальные идеи. Поэтому если меня кто-то копирует — это очень хорошо, значит, стоит продолжать поиски. Я убежден, что все мои проекты полемичны и интересны с теоретической точки зрения. Хотя это серьезно и уменьшает мои возможности как практикующего архитектора.
Вы производите на свет идеи, которые в руках других архитекторов превращаются в брэнды, иными словами, они копируют лишь форму, поверхностный слой, а не принцип создания. Правильно ли я понял, что чем больше появляется таких подделок, тем проще вам придумывать что-то радикально новое?
Г. Л.: — Верно. Мастера, которые являются авторитетными для меня, создали свои наиболее яркие произведения, когда им было уже за пятьдесят. Молодым очень сложно идти на компромиссы и впоследствии строить выдающиеся здания. Знаете, я нахожусь в достаточно щекотливом положении — мне не хотелось бы иметь столь серьезную репутацию теоретика, хотя таковых в настоящее время в архитектуре и немного. Сегодня мне приходится конкурировать с такими именитыми мастерами, как Даниэль Либескинд, Рэм Кулхаас, Заха Хадид, Вольф Прикс, и это при том, что мне всего лишь 39, а свою самую масштабную работу — конкурсный проект Всемирного торгового центра — я сделал в 38. Мне сложно их обойти и получить заказ, однако благодаря своим теоретических исследованиям я включен в “круг избранных”. Часто моим прямым соперником в конкурсах выступает Бен ван Беркель из UN Studio, который на пять лет меня старше. Теперь практическим проектированием решили заняться и Foreign Office Architects, так же как в свое время поступили Жак Херцог и Пьер де Мерон. Я внимательно слежу за развитием карьеры своих конкурентов.
Свою лекцию в ЦДА вы начали с определения красоты. Но облик ваших зданий серьезно отличается от эстетики проектов московских архитекторов, присутствовавших в зале. Вы экспериментируете с формой и на ее основе пытаетесь сформулировать новые эстетические принципы?
Г. Л.: — Эстетика не главное. Однако в сфере архитектуры, которой занимаюсь я, тему красоты в последнее время пытаются избегать. Именно поэтому я решил сфокусироваться на ней. Скажем, Бен ван Беркель не станет обсуждать с вами, красив его проект или нет, а один из наиболее радикальных представителей нашего направления, Ларс Спайбрук, намеренно делает свои проекты шокирующими, отталкивающими. И чтобы избежать подобного, кто-то должен попытаться ответить на вопрос, что же такое красота. Мне хотелось бы уйти не только от копирования, но и от диктата компьютера в проектировании, от стереотипов формы, которые навязывают программы.
Сегодня компьютер может во многом определить облик зданий, хотя такие известные архитекторы, как Гэри или Прикс, считают его лишь инструментом. Мне кажется, они лукавят. Зачастую, как вы и показали в своей лекции, даже ошибка программы может привести к созданию необычной формы. Как сосуществуют сегодня человеческий разум и компьютерный интеллект?
Г. Л.: — Для меня компьютер — это медиум, посредник между виртуальным и реальным миром. А у Прикса совсем другой подход. Гэри использует некоторые аспекты компьютера как медиума. Они создают макеты, рисуют эскизы, пользуются иными средствами. Из этого поколения известных архитекторов никто не работает с компьютером так, как это делаю я, Хани Рашид или, скажем, Спайбрук.
Почему вы назвали свое бюро Greg Lynn Form (“Грэг Линн Форма”), ведь форма — это лишь результат сложных цифровых экспериментов?
Г. Л.: — Когда в среде архитекторов появился компьютер, никто не знал, как его можно использовать. В первом своем проекте с его помощью я попробовал смоделировать ситуацию в городском районе: подсчитал количество пешеходов и направления людских потоков, измерил интенсивность автомобильного движения и т.д. Компьютер автоматически создал форму, отвечающую всем этим условиям. Пришлось анализировать статистические данные, чтобы оправдать ее рациональность и эффективность. Я пошел таким путем лишь потому, что не понимал всех возможностей компьютера. И впоследствии целое поколение архитекторов, в том числе и некоторые из моих бывших учеников, просто не могли объяснить происхождение созданной ими формы, а лишь постфактум подтверждали ее некими данными. И поэтому я открыл свой офис, назвал его Greg Lynn Form и заставляю себя оправдывать свои проектные решения с точки зрения формализма. Конечно же, мне не хотелось называть бюро “Грэг Линн Статистика“ или “Грэг Линн Аналитика”. В истории архитектуры не было ни одного хорошего здания, которое было бы определено лишь функцией или, скажем, уважительным отношением к контексту. Несомненно, это важные аспекты, но, в конце концов, есть формальный прием, который становится определяющим для здания. Так же как и частный дом Мельникова — он великолепен не только из-за того, что функционален, но и потому, что его неординарная форма функциональна и контекстуальна.
Ваши проекты подразумевают сложные строительные решения. Каким образом вы ищете технологии для их реализации?
Г. Л.: — Обычно я проектирую, уже представляя себе пути воплощения идеи. На стадии концепции нахожу производителя, как это было, например, при изготовлении изогнутых стальных листов для реконструкции дома “Кляйбург”. Выясняю у него все детали: сколько стоят необходимые конструкции, как вырабатываются, какое компьютерное обеспечение при этом потребуется. Все это закладывается в проект. Редко когда приходится начинать свой поиск с нуля — в большинстве случаев я уже знаю две-три компании, которым можно доверять. Обычно имею дело с фирмами, изготавливающими традиционные строительные материалы, но иногда обращаюсь и к производителям автомобилей и самолетов.
В США, Голландии, Испании и некоторых других европейских странах прогресс в строительной индустрии уже давно обогнал архитектуру. Скажем, если вы будете использовать компьютерные программы, которые применяют поставщики материалов, вы не только сэкономите время и средства, но и сможете сами создавать детали различных форм. Например, для Корейской пресвитерианской церкви мы сделали рабочие чертежи всех стальных элементов, потратив на это столько же времени, сколько и на оставшийся процесс проектирования. Кстати, производители зачастую выполняют многие функции, которые им передает архитектор. Я бы сказал, что технологизация архитектурного процесса отстает от строительной индустрии как минимум на 30 лет.
Когда я только начал заниматься компьютерным проектированием, первым желанием было найти станок, способный делать формы размером со здание. Сегодня крайне сложно придумать некий элемент, который ведущие производители не смогли бы изготовить. И если появится программа проектирования, которая позволит иначе посмотреть на производство материалов, это станет настоящим прорывом. Чем-то подобным занимаемся Гэри и я — не разработкой новых технологий, а нахождением наиболее эффективной схемы взаимодействия архитектора и строительной индустрии.
Насколько важно современному архитектору иметь способности к прогнозированию, предсказанию будущего?
Г. Л.: — Я часто шутил, что все мои клиенты немного сумасшедшие. Обычно они приходят и говорят: “Спроектируй нам такую же странную штуку, какую мы видели в журнале”. И я понял, что у большинства из них, в том числе и у заказчиков проектов Всемирного торгового центра, Корейской пресвитерианской церкви или реконструкции жилого дома “Кляйбург” в Голландии, одна проблема — они ищут новый визуальный образ, но не знают, каким он должен быть. Именно такие заказчики нужны мне и моим коллегам. Не думаю, что это связано с предсказанием будущего, но уверен, что желающие новизны всегда будут приходить к тем, кто находится в авангарде и постоянно экспериментирует. Ведь мы можем найти ответ на их вопросы.
Занимаетесь ли вы проектированием частных жилищ, продолжая тему знаменитых “домов-эмбрионов”?
Г. Л.: — Сейчас мы занимаемся подготовкой к выпуску фабрично изготовленных загородных домов, которые являются логическим продолжением этой идеи. Постройки представляют собой наборы элементов разных размеров и форм из разноцветного пластика, с фактически бесконечным количеством вариаций их составления. Но это скорее изобразительное искусство, чем архитектура. Такие дома предназначены для тех, кто хочет выразить свое отношение к современному искусству. И среди них встречаются не только меценаты и коллекционеры. Я бы сказал, что это люди, которые ездят на Toyota Prius или используют компьютеры Apple, иными словами, те, кто предпочитают интересные объекты.
У вас есть свое определение эволюции?
Г. Л.: — Не сказал бы, хотя… Возьмем разработанный мной сервиз для Алесси. Вначале я спроектировал нечто очень простое, а потом трансформировал это с помощью компьютера в несколько разных объектов. Так как я начинаю с наиболее примитивного, мне удается реализовать идею и сделать всю коллекцию в едином стиле. Эволюция для меня — это создание своего рода новой “коллекции”, ряда объектов, объединенных в одну семью, но различных по типу и функции. Идея эволюции возникла в тот момент, когда мыслители прошлого перестали искать идеального человека и осознали, что существуют виды живых организмов, основанные на своей коллективной идентичности, а не на одном совершенном представителе. В смысле “определения видов” я постоянно использую термин “эволюция”. Однако в отличие, скажем, от Маркуса Новака это проектные решения, а не установка неких базовых параметров и фильтрация их до получения какого-либо объединяющего их закона или критерия.
Ваши проекты словно галлюцинации, порождения иного мира, не поддающиеся простому восприятию. Я даже предположил бы, что именно в подобные объемы превращаются прямоугольные модернистские здания после приема галлюциногенов. С такими формами и связано психоделическое движение, основанное на воздействии психотропных веществ на человеческое сознание.
Г. Л.: — Как-то раз я сообщил писателю Джеффри Кипнису, что собираюсь разделить свое бюро на две части: одна займется архитектурой, другая — дизайном интерьеров. И он предложил мне назвать новую фирму Greg Lynn Feel (“Грег Линн Чувство”). Действительно, я интересуюсь чувственным восприятием здания даже больше, чем архитектурной теорией. Думаю, что различные чувственные опыты находятся в области моих исследований, и было бы неплохо каким-либо образом их систематизировать. Но я говорю не о так называемых интерактивных зданиях, части которых движутся, реагируют на звуки или прикосновения. Речь идет о постройках, дающих интересный пространственный опыт с помощью обычных характеристик, скажем, цвета или текстуры материала. Моя жена очень много об этом пишет. Первый раз, когда я использовал цвет как важную составляющую проекта, она заявила, что это попросту угробило первоначальную идею. И мы начали серьезно изучать этот вопрос.
Мне не хочется, чтобы мою архитектуру ассоциировали с психоделиками — у них уже есть своя эстетика, например, картины Питера Макса. Один из моих близких друзей в Лос-Анджелесе занимается спецэффектами для голливудских блокбастеров. Он, как и почти весь круг его знакомых, “фундаментально психоделичен”. Как и музыкантов, использующих различные галлюциногены для стимулирования творчества, их объединяет психоделическая эстетика. Но это совсем не тот путь, по которому я хочу идти. Они принимают наркотики, чтобы получить новый чувственный опыт. А я для достижения той же цели проектирую здания.
Линн занимается таким количеством дел одновременно, что кажется, будто у него несколько двойников, которые путешествуют по миру, читают лекции, оформляют выставки и строят здания. Один преподает в Йельском университете, UCLA в Лос-Анджелесе, ЕTH в Цюрихе. Второй совершает турне с лекциями по Европе, собирая полные залы почитателей и провоцируя недовольное ворчанье консерваторов старой школы. Третий курирует работу офиса в Венис и обсуждает проекты с клиентами в Пуэрто-Рико, Франкфурте-на-Майне и Амстердаме.
Мне кажется, я беседовал с настоящим Грэгом Линном. Он был очень правдоподобным: неброская, совсем не “звездная” одежда, копна абсолютно неуправляемых волос и голос — вкрадчивый и глубокий, абсолютно не подходящий для выступлений перед большой аудиторией. Его манера речи настолько проста, а взгляд подкупающе доброжелателен, что кажется, будто Линн никогда и не был в тех параллельных мирах, куда его заносят архитектурные исследования. Но глаза его выдают — в них мудрость будущих веков. И даже когда он по-детски смущается от комплиментов, в его глазах читается: “Честно говоря, мне все равно”. Наверное поэтому он идет своим путем, жертвуя блестящей карьерой практикующего архитектора, переживая за то, что результаты его поисков не столь эстетически красивы, как того хотелось бы. Но если ему уже удалось совершить компьютерную “бархатную революцию” в архитектуре, то боюсь даже предположить, что он сделает лет через десять. Но мы с тобой, Грэг, и будем следить за каждым твоим шагом.
