Все публикации Все публикации автора
ГРОМКИЕ ИМЕНА: Ювелирная работа Бернарда Франкена.
Петр Кудрявцев, газета Ведомости, 2005
Детали — вот в чем секрет хорошей архитектуры. Часто проектировщики предпочитают, чтобы «этими мелочами» занимались другие, но именно детали в конце концов определяют качество здания. Обычно архитекторов заботят неожиданная форма новой постройки, яркая отделка и, как следствие, запоминающийся популярный образ. Они все чаще считают себя художниками, «людьми искусства» и утрачивают ту многовековую традицию мастеров зодчества, которые разбирались во всех тонкостях процесса создания дома — подборе материалов, проектировании конструкции, организации труда. Именно такой подход возрождает немецкий архитектор Бернард Франкен, возвращающий профессию к ее истокам. Недавно Бернард Франкен посетил Москву по приглашению школы-студии «ЭДАС» Владислава Кирпичева и прочитал лекцию в московском Центральном доме архитектора. После ее окончания он согласился ответить на несколько вопросов «Недвижимости».
- В России архитектор воспринимается скорее как представитель художественной профессии, а не технической. Ваша же работа тесно связана со строительной инженерией, мастерством создания сложнейших конструкций. Где лежит граница между высокотехнологичной строительной инженерией и архитектурой?
— Я — немецкий архитектор, а традиция зодчества Германии во многом связана с техническими аспектами дела, в частности, архитектурные факультеты находятся в политехнических университетах. В отличие, скажем, от американской традиции, основы которой лежат скорее во французской Эколь де Бозар — школе искусств. Я преподавал в США, и студенты там интересуются в основном внешними характеристиками здания, его поверхностью. Немцы же всегда вникают в структуру и прежде всего рисуют разрез здания, а не фасады. Немецкий архитектор одновременно является и инженером. В частности, я — дипломированный инженер с государственной лицензией. Но у меня есть и художественное образование — я сочетаю в себе сразу две традиции. Мне посчастливилось реализовать некоторые из своих проектов, и именно умение рассчитывать конструкции стало залогом успеха. Это просто правильный подход к созданию архитектурного произведения — разбираться во всех деталях. Это во многом отличает меня от моих коллег, также активно использующих компьютер для генерирования архитектурных форм, — американцев Хани Рашида и Грэга Линна или голландца Ларса Спайбрука.
— Но какое из двух начал в вас превалирует — художественное или техническое?
— Конечно, процессом управляет художественное чутье — техника лишь помогает реализовать идею. Мне посчастливилось познакомиться и успешно сотрудничать с ведущими немецкими строительными инженерами Клаусом Боллингером и Манфредом Громанном. Они мгновенно приспособились к моему стилю работы. Мы взаимодействовали и с другими инженерными бюро, но обычно тратили слишком много времени на объяснение того, что нам нужно. Кроме того, мне не хотелось, чтобы наши проекты технически были очень сложными.
— Боллингер и Громанн делают вещи, которые недоступны другим бюро их специализации. На лекции вы упомянули, что они выходят за рамки некоего принятого кода. Что вы имели в виду?
— Как и мы, они пытаются выйти за рамки традиционного понимания профессии. Среди строительных инженеров и конструкторов Европы есть некие неписаные правила, своеобразный профессиональный код — «это можно сделать, а это нельзя». Естественно, он тормозит прогресс в этой сфере. Боллингер и Громанн своей работой доказывают, что сегодня для строительных инженеров нет ничего невозможного.
— Манфред Громанн даже читает лекцию под названием «Создавая свободные формы» — он словно бросает вызов архитекторам, предлагая спроектировать что-то, что строительные инженеры не смогут рассчитать. Пока архитекторам это не удавалось…
— Они умеют слушать разных людей. Правда, они совсем другие, когда работают, скажем, с Фрэнком Гэри, ведь он из традиции Эколь де Бозар. Он создает оболочки, поверхности. Конструкции его не интересуют, главное — художественное начало. На мой взгляд, должна быть честная, хорошо просчитанная архитектурная конструкция. Но одновременно она должна рассказывать какую-то интересную историю, осуществлять некую коммуникацию с человеком. Именно ее мы должны отыскать и реализовать совместно со строительными инженерами. Сегодня профессия архитектора свелась к умению проектировать некую одежду для зданий. Мы же стараемся возродить мастерство зодчих прошлого, строивших величественные храмы, они досконально знали весь процесс, материалы и даже то, что происходит на строительной площадке. И, конечно, они обращали особое внимание на детали — ведь именно их вы видите и ощущаете.
Компьютерные технологии позволяют создавать совершенно новые формы и помогают их рассчитывать. Вследствие этого меняется и архитектура. Но если у нас не будет возможности воплощать их в стекле, бетоне или дереве, они так и останутся образами в виртуальной реальности. И большинство проектов упомянутых мною архитекторов остаются на бумаге. В этой стилистике построено не более 15 зданий.
— Действительно, около 90% работ вашего поколения архитекторов, которым около 40 лет, — Грэга Линна, Франсуа Роша, Хани Рашида — так и остаются идеями. Но при этом «цифровое» направление в архитектуре, создающее формы с помощью компьютера, становится все более сильным. Есть ли что-то, что объединяет вас? Ведь старшее поколение, в частности Фрэнк Гэри, работают с компьютером абсолютно по-другому.
— Гэри — просто скульптор. В отличие от него наше поколение было воспитано по «аналоговой» схеме, а потом мы «перешли на цифру». Все это происходило в середине 90-х — первые конференции и выставки, которые стали началом карьеры для многих из нас. А потом появились наши первые реализации. И теперь я бы сказал, что «цифровое» направление становится одним из основных в архитектуре, даже мейнстримом.
— В какой момент компьютер стал не просто инструментом, но еще и генератором архитектурной формы?
— В момент, когда век индустрии сменился веком информации. Каждая эпоха находила свое отображение в архитектуре. Романский стиль, готика, барокко, конструктивизм, интернациональный стиль — они все представляли собой совокупный портрет своего времени.
И компьютерная эпоха названа так из-за этих искусственных организмов, определяющих стиль нашей жизни. Она также нуждается в новой архитектуре, отыскать которую и пытается наше поколение. История покажет, было ли это началом новой великой эры или мы отображали характеристики некоего переходного времени.
— Чем для вас является компьютер?
— Я бы сказал, что вместе мы составляем единую интерактивную инсталляцию. Без меня компьютер не может ничего. Но и я без него стал бы заниматься чем-то другим. Мы представляем многоуровневую систему, позволяющую создавать проекты, возможные только при подобном «сотрудничестве».
— То есть без компьютера ваша архитектура была бы другой?
— Несомненно, причем речь идет о самых базовых принципах. Компьютер — фактически искусственная часть моего тела.
— Вы используете очень много метафор при объяснении своих проектов, например «северное сияние» или «звуковая волна». Такая тяга к поэтическому объяснению очень близка и русскому сознанию. Для чего они нужны?
— Мне очень интересны самые абстрактные принципы, абстрактные конструкции. Если повезет, можно найти метафору, которая станет единым целым с этой конструкцией. Но это только поверхностное восприятие, под которым находится очень много смысловых слоев. И именно они делают здание сложным, интересным. Понимаете, если вы создаете просто увеличенную во много раз каплю воды, это не архитектура. Это аттракцион, Диснейленд. Архитектурным произведением ее делают различные смыслы, которые автор вкладывает в эту форму. Они спрятаны, но готовы раскрыться тому, кто действительно хочет их отыскать.
— Помимо известных выставочных павильонов и инсталляций вы проектируете и крупные сооружения, в частности министерство в Рейкьявике. Расскажите, как ваша философия отразилась при работе с «крупной формой»? Используете ли вы одинаковые принципы проектирования для своих объектов вне зависимости от их масштаба?
— Пожалуй, да. Тот же процесс создания формы, цифровые сценарии, смысловые уровни… Конечно, такие инсталляции, как Take off, монофункциональны. Но метафоры присутствуют во всех моих работах. В основе образа министерства — слои базальта, столь характерной породы для Исландии, определившие общую форму здания. А членение постройки на несколько объемов продиктовано свойствами окружающей застройки, которые мы назвали «энергетическими полями». Сыграл роль и национальный фольклор — дело в том, что рядом со строительной площадкой находится холм, в котором, по преданиям, живут тролли. А для исландцев это очень важно, у них даже есть отдельный министр, который занимается вопросами народного эпоса. Эти «энергетические поля», пересекаясь, делят здание на четыре части, между которыми формируются своеобразные каньоны — атриумы. Их интерьер представляет три типичных элемента исландского природного ландшафта: термальные источники, воду и местную растительность. Каждый из них по-своему отражается в интерьере — и тогда появляются подогреваемые полы, небольшой бассейн или, скажем, зимний сад.
— Какова роль функции в ваших проектах? Ведь именно функционализм определял практически всю архитектуру ХХ в. Многие ваши работы можно назвать традиционно функциональными лишь с достаточно серьезными оговорками.
— Я бы сказал, что нефункциональное здание — это полная глупость, его просто не должно быть. Но если здание только лишь выполняет свою функцию, это глупость не меньшая. Функциональность — это слишком просто. Неужели сегодня мы не можем найти другие истории, которые нам могла бы поведать архитектура?
— Может быть, имеет смысл по-новому определить функцию?
— Не думаю, ведь функция естественна так же, как и воздух. И уж точно не может являться источником вдохновения. Если у архитектуры нет функции, она превращается в скульптуру.
Читайте далее: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2005/05/30/92848#ixzz1wie2fZHD
- В России архитектор воспринимается скорее как представитель художественной профессии, а не технической. Ваша же работа тесно связана со строительной инженерией, мастерством создания сложнейших конструкций. Где лежит граница между высокотехнологичной строительной инженерией и архитектурой?
— Я — немецкий архитектор, а традиция зодчества Германии во многом связана с техническими аспектами дела, в частности, архитектурные факультеты находятся в политехнических университетах. В отличие, скажем, от американской традиции, основы которой лежат скорее во французской Эколь де Бозар — школе искусств. Я преподавал в США, и студенты там интересуются в основном внешними характеристиками здания, его поверхностью. Немцы же всегда вникают в структуру и прежде всего рисуют разрез здания, а не фасады. Немецкий архитектор одновременно является и инженером. В частности, я — дипломированный инженер с государственной лицензией. Но у меня есть и художественное образование — я сочетаю в себе сразу две традиции. Мне посчастливилось реализовать некоторые из своих проектов, и именно умение рассчитывать конструкции стало залогом успеха. Это просто правильный подход к созданию архитектурного произведения — разбираться во всех деталях. Это во многом отличает меня от моих коллег, также активно использующих компьютер для генерирования архитектурных форм, — американцев Хани Рашида и Грэга Линна или голландца Ларса Спайбрука.
— Но какое из двух начал в вас превалирует — художественное или техническое?
— Конечно, процессом управляет художественное чутье — техника лишь помогает реализовать идею. Мне посчастливилось познакомиться и успешно сотрудничать с ведущими немецкими строительными инженерами Клаусом Боллингером и Манфредом Громанном. Они мгновенно приспособились к моему стилю работы. Мы взаимодействовали и с другими инженерными бюро, но обычно тратили слишком много времени на объяснение того, что нам нужно. Кроме того, мне не хотелось, чтобы наши проекты технически были очень сложными.
— Боллингер и Громанн делают вещи, которые недоступны другим бюро их специализации. На лекции вы упомянули, что они выходят за рамки некоего принятого кода. Что вы имели в виду?
— Как и мы, они пытаются выйти за рамки традиционного понимания профессии. Среди строительных инженеров и конструкторов Европы есть некие неписаные правила, своеобразный профессиональный код — «это можно сделать, а это нельзя». Естественно, он тормозит прогресс в этой сфере. Боллингер и Громанн своей работой доказывают, что сегодня для строительных инженеров нет ничего невозможного.
— Манфред Громанн даже читает лекцию под названием «Создавая свободные формы» — он словно бросает вызов архитекторам, предлагая спроектировать что-то, что строительные инженеры не смогут рассчитать. Пока архитекторам это не удавалось…
— Они умеют слушать разных людей. Правда, они совсем другие, когда работают, скажем, с Фрэнком Гэри, ведь он из традиции Эколь де Бозар. Он создает оболочки, поверхности. Конструкции его не интересуют, главное — художественное начало. На мой взгляд, должна быть честная, хорошо просчитанная архитектурная конструкция. Но одновременно она должна рассказывать какую-то интересную историю, осуществлять некую коммуникацию с человеком. Именно ее мы должны отыскать и реализовать совместно со строительными инженерами. Сегодня профессия архитектора свелась к умению проектировать некую одежду для зданий. Мы же стараемся возродить мастерство зодчих прошлого, строивших величественные храмы, они досконально знали весь процесс, материалы и даже то, что происходит на строительной площадке. И, конечно, они обращали особое внимание на детали — ведь именно их вы видите и ощущаете.
Компьютерные технологии позволяют создавать совершенно новые формы и помогают их рассчитывать. Вследствие этого меняется и архитектура. Но если у нас не будет возможности воплощать их в стекле, бетоне или дереве, они так и останутся образами в виртуальной реальности. И большинство проектов упомянутых мною архитекторов остаются на бумаге. В этой стилистике построено не более 15 зданий.
— Действительно, около 90% работ вашего поколения архитекторов, которым около 40 лет, — Грэга Линна, Франсуа Роша, Хани Рашида — так и остаются идеями. Но при этом «цифровое» направление в архитектуре, создающее формы с помощью компьютера, становится все более сильным. Есть ли что-то, что объединяет вас? Ведь старшее поколение, в частности Фрэнк Гэри, работают с компьютером абсолютно по-другому.
— Гэри — просто скульптор. В отличие от него наше поколение было воспитано по «аналоговой» схеме, а потом мы «перешли на цифру». Все это происходило в середине 90-х — первые конференции и выставки, которые стали началом карьеры для многих из нас. А потом появились наши первые реализации. И теперь я бы сказал, что «цифровое» направление становится одним из основных в архитектуре, даже мейнстримом.
— В какой момент компьютер стал не просто инструментом, но еще и генератором архитектурной формы?
— В момент, когда век индустрии сменился веком информации. Каждая эпоха находила свое отображение в архитектуре. Романский стиль, готика, барокко, конструктивизм, интернациональный стиль — они все представляли собой совокупный портрет своего времени.
И компьютерная эпоха названа так из-за этих искусственных организмов, определяющих стиль нашей жизни. Она также нуждается в новой архитектуре, отыскать которую и пытается наше поколение. История покажет, было ли это началом новой великой эры или мы отображали характеристики некоего переходного времени.
— Чем для вас является компьютер?
— Я бы сказал, что вместе мы составляем единую интерактивную инсталляцию. Без меня компьютер не может ничего. Но и я без него стал бы заниматься чем-то другим. Мы представляем многоуровневую систему, позволяющую создавать проекты, возможные только при подобном «сотрудничестве».
— То есть без компьютера ваша архитектура была бы другой?
— Несомненно, причем речь идет о самых базовых принципах. Компьютер — фактически искусственная часть моего тела.
— Вы используете очень много метафор при объяснении своих проектов, например «северное сияние» или «звуковая волна». Такая тяга к поэтическому объяснению очень близка и русскому сознанию. Для чего они нужны?
— Мне очень интересны самые абстрактные принципы, абстрактные конструкции. Если повезет, можно найти метафору, которая станет единым целым с этой конструкцией. Но это только поверхностное восприятие, под которым находится очень много смысловых слоев. И именно они делают здание сложным, интересным. Понимаете, если вы создаете просто увеличенную во много раз каплю воды, это не архитектура. Это аттракцион, Диснейленд. Архитектурным произведением ее делают различные смыслы, которые автор вкладывает в эту форму. Они спрятаны, но готовы раскрыться тому, кто действительно хочет их отыскать.
— Помимо известных выставочных павильонов и инсталляций вы проектируете и крупные сооружения, в частности министерство в Рейкьявике. Расскажите, как ваша философия отразилась при работе с «крупной формой»? Используете ли вы одинаковые принципы проектирования для своих объектов вне зависимости от их масштаба?
— Пожалуй, да. Тот же процесс создания формы, цифровые сценарии, смысловые уровни… Конечно, такие инсталляции, как Take off, монофункциональны. Но метафоры присутствуют во всех моих работах. В основе образа министерства — слои базальта, столь характерной породы для Исландии, определившие общую форму здания. А членение постройки на несколько объемов продиктовано свойствами окружающей застройки, которые мы назвали «энергетическими полями». Сыграл роль и национальный фольклор — дело в том, что рядом со строительной площадкой находится холм, в котором, по преданиям, живут тролли. А для исландцев это очень важно, у них даже есть отдельный министр, который занимается вопросами народного эпоса. Эти «энергетические поля», пересекаясь, делят здание на четыре части, между которыми формируются своеобразные каньоны — атриумы. Их интерьер представляет три типичных элемента исландского природного ландшафта: термальные источники, воду и местную растительность. Каждый из них по-своему отражается в интерьере — и тогда появляются подогреваемые полы, небольшой бассейн или, скажем, зимний сад.
— Какова роль функции в ваших проектах? Ведь именно функционализм определял практически всю архитектуру ХХ в. Многие ваши работы можно назвать традиционно функциональными лишь с достаточно серьезными оговорками.
— Я бы сказал, что нефункциональное здание — это полная глупость, его просто не должно быть. Но если здание только лишь выполняет свою функцию, это глупость не меньшая. Функциональность — это слишком просто. Неужели сегодня мы не можем найти другие истории, которые нам могла бы поведать архитектура?
— Может быть, имеет смысл по-новому определить функцию?
— Не думаю, ведь функция естественна так же, как и воздух. И уж точно не может являться источником вдохновения. Если у архитектуры нет функции, она превращается в скульптуру.
Читайте далее: http://www.vedomosti.ru/newspaper/article/2005/05/30/92848#ixzz1wie2fZHD